Знакомая сельская учительница с Кировоградщины рассказывает мне о внуках:
— Алиска раз в месяц, а то и дважды ко мне из Кременчуга приезжает, такое же доброе дитя. Говорит: «Бабушка, мы с Ростиком тебя всю картошку в погреб переносим, ты, главное, колено НЕ труды».
Бизнесвумен и куратор проектов, которая несколько лет живет с семьей и работает в ЕС, пишет пост о своем сыне, которого угнетает неизвестность и тревога из-за пандемии:
— Сегодня лежим с ребенком, говорим о Рождестве и новогодние праздники, а он мне: «Mom, I do not know what to expect next year. I’m a little scared ».
Киевская певица, пять лет назад эмигрировала в Канаду, рассказывает, как ее трое детей прекрасно адаптировались к новой стране:
— Дети очень быстро привыкли, нашли друзей, бойфрендов, изучили язык, уже между собой говорят только на английском и французском, так что все супер.
Изменение языка — это серьезный перелом
Говорила об этом с диаспорой в США и Канаде. Они делают огромные усилия против ассимиляции детей
Меня всегда очень интересует, как работают вот такие изломы, напрямую связаны с идентичностью (потому смена языка — это серьезный перелом). Как человек попадает в послушную и удобную защищенность под другую сильную (или агрессивную) культуру? Насколько это изменение болезненная для разных людей? Она осознанная? Она принимается тяжело или как-то естественное? Как это связано с чувством собственной ценности и собственного я? Или переживает человек такие изломы как потерю?
Люди, у которых дети или внуки ассимилируются, теряют язык, часто воспринимают это трагично, как разрыв семейного и внутренней связи
Я иногда говорила об этом с украинской диаспорой в США и Канаде. Они, кстати, делают огромные усилия против ассимиляции детей. От лайтов принципа «дома только на украинском», субботних украинских школ, до воспитания ребенка только в украиноязычному среде до 5-6 лет (то есть определенной языковой капсулы, я видела и такие примеры. И это тоже работает).
Так или иначе, люди, у которых дети или внуки ассимилируются, теряют язык (вследствие смешанных браков, скажем или иным причинам), часто воспринимают это трагично, как разрыв семейного и внутренней связи.
Пример языковой и культурной устойчивости
На другом полюсе меня с детства поражает один пример языковой и культурной устойчивости. Моя мама родилась и выросла на Приднепровье. И вот в этом украиноязычному море степных сел есть два российских села. Камбурлеевка и Зибкое. Эти села основанные 1805 (!) Года, местным помещиком И. Камбурлея, который переселил сюда из своих имений Орловской и Тамбовской губерний часть крепостных крестьян.
Потомки этих русских крестьян говорят по-русски и не ассимилируются уже 215 лет. И если послушать их в рейсовом автобусе Павлыш-Зибкое, ты четко слышишь, как говорит русская глубинка, это не украинский русский, это именно тамбовская русский. Вот такая культурная и языковая устойчивость.
Исторические тяжести и «пограничная идентичность»
Ну и возвращаясь к моим вопросов ассимиляции. Я понимаю все наши исторические тяжести, постоколониальнисть и постгеноцид, которые сразу же приходят на ум. Но есть еще связано понятие «пограничной идентичности». Способности общества согласовывать идентичности, производить modus vivendi с «другими». (Здесь я буду собой, а тут немножко нет, но все это я).
Каждая империя оставила отпечаток на характере населения, сформировала особую пограничную идентичность
Сергей Плохий пишет об этом феномене в книге «Врата Европы». Об Украине, как место встречи империй на протяжении веков — от Римской до Османской, от Габсбургов к Романовых. В 18-м веке Украина руководили из Санкт-Петербурга и Вены, Варшавы и Стамбула. В 19-м веке остались две первые столицы и в конце в 20-м только Москва. И что каждая империя оставила отпечаток на характере населения, сформировала особую пограничную идентичность и дух.
Получается, что вот эта повышенная «пограничная гибкость», которая, очевидно, позволяла Украинский приспособиться и выживать на протяжении веков, сегодня может делать национальную идентичность такой мерцающей, размытой и причудливой как у нас сегодня.
И здесь еще больше вопросов. Как эта черта будет развиваться дальше? Как повлияла и еще повлияет война?
Словом, очень интересная тема, чтобы подумать и поговорить.
Мирослава Барчук — украинская журналистка и телеведущая
Оригинал публикации — фейсбучна страница
Мнения, высказанные в рубрике «Точка зрения», передают взгляды самих авторов и не обязательно отражают позицию Радио Свобода
